Алюшина Татьяна Александровна

Долгие годы она ненавидела этого человека и желала ему смерти, желала страшных потерь и мучений. Ненавидела, опасалась… и уважала.

Из дома, в котором провел годы, десятилетия, в котором прошло твое детство-отрочество, которое, как гриб, всеми своими грибницами проросло воспоминаниями, эмоциями, чувственным опытом, горестями-радостями, достижениями-победами, поражениями-преодолениями и триумфами. Где все твое – понятное, привычное, родное, на обычных и правильных местах… И вдруг, в один момент, сломать все устои, правила и привычки этого дома – и уезжать!

Вот где и когда в полной мере Влад понял и осознал простую и вечную истину: общество жестко разделено, и каждый сверчок должен знать свой шесток. И попасть с одного шестка на тот, что повыше, весьма непростая задача, поскольку те самые «повыше» плотно забиты «сверчковым» потомством, не желавшим пускать на свою территорию чужаков.

– А как ты стала матерью в столь юном возрасте? – спросил Гарандин у Дины во время одного из разговоров «за жизнь». – Как водится в такой ситуации, случайно и «так получилось», – усмехалась Дина, вспоминая это самое «так получилось».

— Вот смотрите: приезжает он редко, и как приезжает-то? Как тать какой в ночи крадется. То нету его нету, и машину его здоровущую, странную эту никто не слышал и не видел ни с вечера, ни ночью, а утром глядь: а он уж на участке своем образовался. Значит, что? — излагала женщина доказательства своей теории. — Значит, скрытничает. А зачем, спрашивается, честному человеку скрытничать? Вот я и говорю: честному человеку незачем.

— Если еще раз, Степанида Ивановна, при мне ли или в разговоре с кем-нибудь иным в мое отсутствие ты назовешь Елену прислугой... — и посмотрела прямо в глаза гостьи незваной таким взглядом, что ту вмиг прошиб холодный пот, — ...то вылетишь из поселка через полчаса. И долетишь до своего родного Печерска, и приземлишься там не самым мягким образом.

Она смотрела в эти темно-янтарные глаза совершенно незнакомого ей мужика и тонула в них, и ей вдруг так сильно, так сильно – больше всего на свете захотелось, чтобы он прижал ее к себе, обнял, укрыл в своих руках. Каким-то необъяснимым образом, на какие-то мгновения, она вдруг уловила всеми своими обострившимися чувствами в этом незнакомом мужчине нечто абсолютно родное.

Стоило Владу войти в палату и увидеть Дину, лежавшую в койке с забинтованной головой и перевязанной правой рукой, которая встретила его поразительным взглядом своих сине-фиолетовых, каких-то эльфийских ей-богу глаз, как Гарандин понял со всей очевидностью и определенностью – это его девочка, его женщина, его Судьба, если позволить себе такие выражения