Чижова Елена Семеновна

…Ужас не в том, что я исчезну, а в том, что растворюсь. Позабуду себя, родителей, бабушку... Так осознавал смерть древний человек — душа без остатка растворяется в тотеме, совокупной душе его рода-племени. Но той ночью …я задумала ее посрамить. С этих пор …я собирала слитки памяти, стараясь запомнить все, что видела и слышала.

Между тем его любовь работала кассиршей. Фотографии сохранили образ русской красавицы, недостижимый многочисленными нами — полу- и четвертькровками двух грядущих поколений (женские стати третьего пока не проявились). И хотя, скажу без ложной скромности, мы тоже ничего, но, увы, тенденция убывания налицо.

Чтобы заколоситься, надобно быть брошенным в настоящую полевую почву, чреватую жизнеспособными сорняками, чтобы, схватившись с ними под настоящим — живительным и жестоким — солнцем, выиграть, выбросив колос, или проиграть.

Вряд ли Maman замечала легкомысленное шевеление в наших рядах. С ее верхотуры она видела довольно широкий двор, засаженный чахлыми деревцами, который на один час расцвел скромными белыми (передники и рубашки) и красными (галстуки) цветочками. Эфемерные клумбы, которые должны были разбежаться с первым школьным звонком.

Раньше Анна знала только то, что судьба прорастает из характера и поступков. Но, оказалось, древние думали иначе: судьба воплощается в неодушевленном предмете — он назвал его  фетишем, — и, если эту вещь уничтожить, скажем, бросить в жертвенный костер, как это сделала мать одного из греческих героев, человек неминуемо погибнет.

Ему стоило усилий ума и многих лет жизни, чтобы осознать — отделить важное от случайного, от того, что норовила подсунуть память. Очистить от шелухи, вылущить зерно, из которого с годами и при надлежащем уходе может вырасти раскидистое древо смыслов, пусть даже иллюзорных, бессловесных, лишенных слов.