Битов Андрей Георгиевич: Пушкинский дом

...на город упал ветер. Он упал так плоско и сверху, словно скатившись по некой плавной небесной кривизне, разогнавшись необыкновенно и легко и пришедшись к земле в касание. Он упал, как тот самый самолет, налетавшись... Словно самолет тот разросся, разбух, вчера летая, пожрал всех птиц, впитал в себя все прочие эскадрильи и, ожирев металлом и цветом неба, рухнул на землю...

На вид ему было лет тридцать, если только можно сказать “на вид”, потому что вид его был ужасен. Бледный, как существо из-под камня — белая трава... в спутанных серых волосах и на виске запеклась кровь, в углу рта заплесневело. В правой руке был зажат старинный пистолет, какой сейчас можно увидеть лишь в музее... причем в ствол, из которого стреляли, был вставлен окурок папиросы “Север”.

Вам кажется, вы — духовны и потому свободны. Но и ваш протест, и ваша смелость, и ваша свобода отмерены вам, как по карточкам. Все вы хором обсуждаете те кости, которые кидают вам сверху, — а там, по-вашему, не может быть ни духа, ни даже ума... Однако самостоятельность и свежесть своей независимости дано вам обнаружить лишь по отношению к позволенному.

...единственное, что нестерпимо отравляло его упоительное счастье, была одна маленькая нужда, застилавшая своими размерами свет... (Позже, когда он поведал ей об этом своем смешном мучении в ту ночь, в расчете на некоторое даже умиление с ее стороны при воскрешении столь радостных первых воспоминаний, Фаина лишь пожала плечами: “Мог бы и отойти, я бы подо- ждала”, — сказала она.)

— Тяжелый хлеб... — сказал он раздумчиво и непонятно. — Тяжелый! И выбросил его в окно. — Тяжелый хлеб! Тяжелый... — взвешивал он теперь следующий. — Ты что это? зачем? — поморщился Лева, перехватив взгляд Карениной. — Ты в блокаду где был? — спросил Митишатьев. — В эвакуации... — А я здесь... у меня здесь мать умерла. — И Митишатьев выкинул хлеб в окно. — Тяжелый, тяжелый хлеб!