Москвина Татьяна Владимировна: Жизнь советской девушки

Я всем нутром ощущала, как она талантлива и как несчастна. И я знала, что ещё долго-долго придётся ей быть талантливой — неизвестно в чём — и несчастной, а это уж слишком ясно — отчего. Это женский мутант. Это женщина, которой досталась искорка творческого разума.

Бабушка происходила из толщи народной. Это не пустые слова. Я эту толщу чувствую в своей крови как главную опору. В этой толще шевелятся и подают мне приветственные знаки братья Кузнецовы — держатели портновской лавочки, забившие до смерти одного из братьев, там Вышний Волочёк, фабрика господина Рябушинского, Гражданская война, Ленинград...

Как-то, уже в девяностых, я сидела в редакции журнала «Сеанс» на Ленфильме и что-то кропала, а рядом сидела Люба Аркус, главный редактор «Сеанса», прозвище Маманя, и тоже над чем-то пыхтела в своём компьютере. — Слушай, Москвина, — решила Маманя. — Давай сейчас ещё поработаем, а потом пойдём в кафе, немного выпьем... — Эх, Маманя, — отвечала я, — немного выпить, слегка влюбиться — это, Маманя, не

Риме такая женщина останавливала бы автомобильное движение. В Париже её благосклонности добивались бы послы, министры и кинозвёзды. В Ленинграде бешеные красотки пили водку с уродами и так и рвались кого-то из них полюбить бесплатно, мгновенно и навек.

Поразительная, фантастическая беспечность была, конечно, следствием инфантильной романтичности. Интеллигентные девочки умом располагались как бы вне действительности. Неприятности с телом ощущались и переживались, но не переворачивали сознание. Ну да, вот такая жизнь — где, в общем, всех имеют.